"Inimesed, aastad, elu" 4. raamat - "Люди, годы, жизнь. 4."

"Inimesed, aastad, elu" 4. raamat on eelmisest kolmest pikem (40 peatükki) ja kajastab seda, mis mahtus Ilja Ehrenburgi ellu aastatel 1934-1941.

Neil, keda huvitab (sõja)ajalugu, soovitan seda raamatut küll kindlasti lugeda - nii põhjalikult kirjeldab autor selles Teise maailmasõja hiilivat lähenemist ("мы смутно ощущали приближение войны"), Kodusõda Hispaanias, põhiliselt Kataloonias ja Aragónis ja seda läbi kohtumiste kõigi sõjas osalenud kihtide esindajatega - vabatahtlike, anarhistide jt, ja lõpuks ka Teise maailmasõja algust, kuni Suure Isamaasõja puhkemiseni 22. juunil 1941.

Sõja kõrval mahuvad raamatusse ka rasked stalinlikud aastad, mil paljud kultuuriinimesed, rohkesti mitte milleski süüdi olevaid inimesed üldse, kaovad piinakambritesse ja sunnitöölaagritesse või lastakse maha. Otse imekombel õnnestus Ehrenburgil ellu jääda  kõigis eelnimetatud katsumustes, mis paljudele tundusid raske arusaamatusena - ses mõttes võib mälestuste seda raamatut lugeda ka põneva seiklusraamatuna. Mõistagi ei puudu taas ka rohked kohtumised kirjanikega ja kunstnikega, mitme kirjanike kongressi korraldamine nii NLiidus kui välismaal,võitlus rahu eest ja mõtisklused elust selle mitmekesisuses.

Raamatu alguses loodab Ehrenburg, et 1934. a on Hitleri jaoks saatuslik ja fašism ei tule võidule. Läbi raamatu see suhtumine muutub.

Mulle meeldivad neis raamatutes eriti meenutused kirjanikest, kellega Ehrenburg kohtus, sõbrunes, taas lahku läks sõja või surma sunnil. 4. raamatus on põhjalikult juttu Ilja Ilfist (sünd Ilja Fainzilberg; 1897-1937) ja Jevgeni Petrovist (sünd Jevgeni Katajev; 1903-1942), "12 tooli" ja "Kuldvasika" autoritest:

"В воспоминаниях сливаются два имени: был "Ильфпетров". А они не походили друг на друга. Илья Арнольдович, застенчивый, молчаливый, шутил редко, но зло и, как многие писатели, смешившие миллионы людей, от Гоголя до Зощенко, был печальным. В Париже он разыскал своего брата, художника, давно уехавшего из Одессы, тот старался посвятить Ильфа в странности современного искусства, Ильфу нравились душевный беспорядок, разор. А Петров любил уют; он легко сходился с разными людьми; на собраниях выступал и за себя и за Ильфа; мог часами смешить людей и сам при этом смеялся. Это был на редкость добрый человек; он хотел, чтобы людям лучше жилось, подмечал все, что может облегчить или украсить их жизнь. Он был, кажется, самым оптимистическим человеком из всех, кого я в жизни встретил..."

Fotol on Ilf ja Petrov ajalehe "Gudok" toimetuses 1929 a. V. Ivanitski foto.

Tšehhi kirjanikust Karel Čapekist (1890-1938), kes ütles: "Varem räägiti vanainimesest, et ta vajub küüru aastate raskuse all. Me võime öelda, et sajandite raskuse all... Saabumas on võidutseva rumaluse ajastu...":

"Я познакомился с Чапеком. Некоторые левые критики нападали на него: время грозное, а он пишет о собачках. Чапек внешне походил на посетителя лондонского клуба: был вежлив, сдержан; но я сразу почувствовал за этой маской горечь. Час спустя Чапек сказал: "Прежде говорили о старом человеке, что он горбится под тяжестью лет. Мы можем сказать — под тяжестью веков… Надвигается эпоха воинствующей глупости…""

Fotol on Karel Čapek u 1936.a.

Seoses esimese nõukogude kirjanike kongressiga meenutab Ehrenburg, et see kestis 15 päeva ja igal hommikul rutates Ametiühingute maja Sammassaali pidid kirjanikud mööduma rahvahulgast - moskvalased olid tulnud kirjanikke vaatama. Kui aga Ehrenburg vaatas meenutuste kirjutamise ajal esimese kongressi delegaatide nimekirja, siis pidi ta kurvastusega tõdema, et 30 aastat hiljem oli 700-st osalenust elus vaid umbes poolsada. Esimesel kongressil nägi Ehrenburg ka Maksim Gorkit (sünd Aleksei Peškov; 1868-1936):

"Обидно мне другое - что с Горьким я познакомился слишком поздно. Дважды я с ним беседовал, часто на него глядел во время съезда. Меня поражала в нем прирожденная талантливость, она чувствовалась в любом его жесте. Выступая с докладом, он вдруг закашлялся, приступ был долгим, и зал замер: все знали, что Алексей Максимович болен. Его раздражал резкий свет прожекторов. Когда мы ужинали у него на даче, он вдруг встал и с виноватой усмешкой сказал, что просит его простить — устал, должен лечь. Бабель, хорошо знавший Алексея Максимовича, говорил мне: "Ему плохо. После смерти Максима он сдал. Не тот Горький…" Наверно, он был прав, а "того" Горького мне увидеть не удалось."

Fotol on Maksim Gorki 1936. a.

1935. a suundus Ehrenburg taas Prantsusmaale, kus sündis rahvarinne, seejärel Hispaania kodusõtta. Meenutab kohtumist Dolores Ibarruriga (1895-1989), kes oli nonde aastate tuntud poliitik, La Pasionaria:

"В ту весну я познакомился с дочерью астурийского шахтера, с Долорес Ибаррури, которую рабочие прозвали Пасионарией. Она была крупным политическим деятелем и оставалась простой женщиной; были в ней все черты испанского характера — суровость, доброта, гордость, смелость и, что всего милее, человечность."

Fotol on Dolores Ibarruri 1930ndatel aastatel.

Kõike, mis toimus 1934-1936. a, ei tumestanud veel lähedaste ja sõprade kaotus ning rasked katsumused, kuid seejärel:

"Для одних жизнь раскололась надвое 22 июня1941 года, для других - 3 сентября 1939, для третьих - 18 июля 1936. В том, что я писал прежде о моей жизни, имеются, наверно, главы, далекие многим моим сверстникам: когда-то у нас были разные судьбы, разные темы. А с того вечера, о котором я рассказываю, моя жизнь начала чрезвычайно напоминать жизнь миллионов людей: небольшая вариация общей темы."

Sestsaati oli Hispaania Ehrenburgi südames:

"А ведь прошло четверть века, и я пережил потом войну пострашнее. Многое я вспоминаю спокойно, а об Испании думаю с суеверной нежностью, с тоской. Пабло Неруда назвал свою книгу, написанную в первые месяцы гражданской войны, "Испания в сердце"; я люблю эти стихи, многие из них перевел на русский язык, но больше всего люблю название - лучше, кажется, не скажешь."

Hispaania kodusõda tõi paljude uute kohtumiste hulgas ka kokkupuuteid väga tuntud ajakirjaniku Mihhail Koltsoviga (sünd Moissei Friedland; 1898-1940 või 1942):

"Маленький, подвижный, смелый, умный до того, что ум становился для него обузой, Кольцов быстро разбирался в сложной обстановке, видел все прорехи и никогда не тешил себя иллюзиями. Познакомился я с ним еще в 1918 году в киевском "Хламе", потом встречал его в Москве, работал с ним над подготовкой парижского конгресса писателей, но по-настоящему разглядел и понял его позднее - в Испании. Михаил Ефимович остался в моей памяти не только блистательным журналистом, умницей, шутником, но и концентратом различных добродетелей и душевного ущерба тридцатых годов."

"Однако до конца он был не унылым, а веселым скептиком, и после беседы с ним неизменно оставалось двойное чувство: горько, но занятно - стоит жить, может быть, удастся увидеть, чем это все кончится… Перемена, происшедшая с Кольцовым в Испании, объяснялась многим: ответственностью, которая лежала не столько на журналисте "Мих. Кольцове", сколько на "Мигеле Мартинесе", сознанием трудности..."

Fotol on Mihhail Koltsov 11. oktoobril 1936 Oviedos.

Jean-Paul Sartre'ist (1905-1980):

"Однажды Фернандо Херасси привел ко мне молодого застенчивого писателя, с которым дружил. Звали его Жаном Полем Сартром. Он косил, и поэтому казалось, что он хитрит, но говорил он о своем отчаянии простодушно. Он подарил мне книгу "Стена"; рассказы были тоже об отчаянии. Много лет спустя я снова встретился с Сартром, узнал его я понял, что мои первые впечатления были верными: в нем редкое сочетание рассудочности, острого, даже едкого ума с детской наивностью, доверчивостью и чувствительностью."

Fotol on Sartre 1930ndatel aastatel.

1937. a märtsis aga sai Ehrenburg Madridis lähemalt tuttavaks oma lemmikkirjaniku Ernest Hemingwayga (1899-1961), kellega ta küll oli ka varem kohtunud Pariisis, kuid Hispaania kodusõda süvendas nende sõprust:

"У каждого человека бывает свой любимый писатель, и объяснить, почему любишь такого-то писателя, а не другого, столь же трудно, как объяснить, почему любишь такую-то женщину. Из всех моих современников я больше всего любил Хемингуэя."

"Хемингуэй помог мне разобраться - не в бое быков, в жизни."

"Хемингуэй объяснил, почему он рассердился: критики его ругают за "телеграфный стиль" романов. Я рассмеялся: "Меня тоже -"рубленые фразы"…" Он добавил: "Одно плохо, что ты не любишь виски. Вино - для удовольствия, а виски - горючее…""

"А Хемингуэй был работягой; уж на что развалины "Флориды" были неподходящим местом для писательского труда, он каждый день сидел и писал; говорил мне, что нужно работать упорно, не сдаваться: если страница окажется бледной, остановиться, снова ее написать, в пятый раз, в десятый. Я многому научился у Хемингуэя. Мне кажется, что до него писатели рассказывали о людях, рассказывали порой блистательно. А Хемингуэй никогда не рассказывает о своих героях - он их показывает. В этом, может быть, объяснение того влияния, которое он оказал на писателей различных стран; не все, конечно, его любили, но почти все у него учились."

"Хемингуэй сказал, что критики не то дураки, не то прикидываются дураками: "Я прочитал, что все мои герои неврастеники. А что на земле сволочная жизнь - это снимается со счета. В общем, они называют "неврастенией", когда человеку плохо. Бык на арене тоже неврастеник, на лугу он здоровый парень, вот в чем дело…""

Fotol on Ernest Hemingway koos Ilja Ehrenburgi ja saksa kirjaniku Gustav Regleriga 1937. a Hispaania kodusõjas.

Mõttekilde:

"Когда человек умирает, мы лучше видим единство его пестрых, порой противоречивых годов, а пока он жив, сегодняшний день заслоняет вчерашний."

"Ни лирики, ни физики не решают вопросов мира и войны, но по характеру своей работы лирики могут только способствовать обогащению духовной жизни читателей, а физики способны и улучшить условия жизни, и усовершенствовать орудия смерти."

"Теперь я знаю, что война всегда приходит задолго до начала представления, приходит она со служебного входа и терпеливо ждет в темной передней."

Mälestuskild 1937. a Barcelonast: "Ilmus "Barcelona Filatelisti" järjekordne number. Ajalehes kirjutati: töötavad 12  teatrit ja 54 kino. Samas lehenumbris teatati, et eile oli Barcelona sajas, järelikult juubeli, pommitamine."

Mälestusteraamatute sünnist:

"Приподымая занавеску исповедальни, скажу, что книга "Люди, годы, жизнь" родилась только потому, что я сумел в старости осуществить сказанные мною давно слова - победить то, что сделала со мною жизнь, и если не родиться заново, то найти достаточно сил, чтобы идти в ногу с молодостью."

"В четвертой части этой книги почти все главы связаны с политическими событиями, происходившими в Европе в 1934-1938 годы. Это естественно: событии были значительными, и я не чувствовал себя зрителем. Я не могу оторвать свою биографию от приступов озноба, в которые эпоха бросала сотни миллионов людей. Рассказать про свою жизнь иначе - было бы неправдой."

"Время стирает много имен, забываются люди, выцветают годы, казавшиеся яркими, но некоторые картины остаются в памяти, как бы ни хотелось их забыть. Я вижу Париж в июне 1940 года; это был мертвый город, и его красота доводила меня до отчаяния; ни машины, ни суета магазинов, ни прохожие больше не заслоняли зданий - тело, с которого сбросили одежду, или, если угодно, скелет с суставами улиц."

Kui 1940. a suve Pariis sarnanes skeletiga ja oli surnud linn, siis Moskvas oli veel justkui peomeeleolu, kuigi sõda oli juba üsna õue alla jõudmas.

"...и, может быть, сильнее всего я ненавижу фашизм именно за то, что он научил меня ненавидеть не только абсурдную, бесчеловечную идею, но и ее носителей. Я вернулся в Москву 29 июля 1940 года. На свадьбе полагается не плакать, а плясать. Я был убежден, что вскоре немцы нападут на нас; перед моими глазами стояли ужасные картины исхода Барселоны и Парижа. А в Москве настроение было скорее свадебным. Газеты писали, что между Советским Союзом и Германией окрепли дружеские отношения..."

/Pildid on vabakasutuses internetis./

Vaata ka:
Sissejuhatav postitus "Inimesed, aastad, elu" - "Люди, годы, жизнь".
"Inimesed, aastad, elu" 1. raamat - "Люди, годы, жизнь. 1"
"Inimesed, aastad, elu" 2. raamat - "Люди, годы, жизнь. 2."
"Inimesed, aastad, elu" 3. raamat - "Люди, годы, жизнь. 3."
"Inimesed, aastad, elu" 5. raamat - "Люди, годы, жизнь. 5."
"Inimesed, aastad, elu" 6. raamat - "Люди, годы, жизнь. 6."
"Inimesed, aastad, elu" 7. ja viimane raamat - "Люди, годы, жизнь. 7."